Владимир Семанов - Из жизни императрицы Цыси. 1835–1908
— Какая там награда за доброту! — саркастически усмехнулся император. — Вот смутить покой Китая, насладиться земными благами — это другой разговор!»
В легенде, приведенной Цзэн Пу, пожалуй, наиболее ярко отражается народное отношение к Цыси. А перекликающееся с этой легендой маньчжурское поверье утверждает без малейшего колебания, что «императрица пользовалась духами чаще, чем другие женщины, ибо от нее исходил запах лисицы».
Если Цыси вначале, как утверждают многие, действительно была служанкой, а не наложницей, то своевременное внимание Сяньфэна оказалось для нее более важным, чем можно подумать. Дело в том, что служанки для китайского двора тоже набирались из молодых девушек, хотя и менее высокого происхождения, нежели наложницы, однако служанок, не «осчастливленных» императором до двадцатилетнего возраста, полагалось возвращать домой и они уже больше не имели шансов выдвинуться при дворе.
Почти все авторы, пишущие о Цыси, рисуют ее ослепительной красавицей. Для китайских романистов такая обрисовка героини была традиционна и в общем естественна, но для большинства остальных авторов это следствие малоуместной идеализации. Сохранившиеся фотографии императрицы отнюдь не ослепляют, и можно поверить Юй Жунлин, которая считала, что настоящей красотой Цыси не отличалась даже в юности. Однако она разными способами умела располагать к себе людей и долго выглядела моложавой. «Если бы я не знала, что ей скоро минет шестьдесят лет, то сказала бы, что это хорошо сохранившаяся сорокалетняя женщина», — писала Кэтрин Карл. В семьдесят с лишним лет Цыси все еще выглядела сорокалетней и не имела ни одного седого волоса, но последнее легко объясняется косметикой.
Что же еще выдвинуло Орхидею из среды других женщин? Это весьма убедительно раскрывает Сюй Сяотянь:
«Родители девушки не отличались богатством и не могли одевать свою дочку в шелка или парчу, подобно многим ее сверстницам. Но Орхидея сама умела находить выход из этого положения. Ее халаты из дешевой материи были всегда чистыми и ловко скроенными, а в волосах красовался свежий цветок, затмевавший своим изяществом дорогие украшения богачек. Были у нее и иные преимущества, которые она донесла чуть ли не до старости. Во-первых, она вся светилась легкомысленным обаянием: стоило ей засмеяться, откинуть волосы и взглянуть на мужчину, как он таял. Во-вторых, Орхидея отлично пела.
В детстве, когда ее отец, чиновник Хой Чжэн, учил дочку грамоте, она не проявляла больших способностей к наукам, зато любую мелодию схватывала на лету и могла воспроизвести ее в точности. У нее от природы была, что называется, жемчужная гортань, которой она покоряла слушающих. Сначала девушка решалась петь только в одиночестве, потом объединилась со своими подругами из знаменных семей, и они часто подыгрывали ей на флейтах и лютнях. Мать Орхидеи не одобряла этого легкомысленного занятия, но отец, который сам мурлыкал арии из столичных опер, любил пение дочки и отменил материнский запрет. Более того, он научил ее всем мелодиям, какие знал сам, и нередко напевал вместе с ней.
Иногда они разыгрывали в гостиной своего дома целые спектакли: „Излучина реки“, „Второе посещение дворца“, „Мать учит сына“. В последнем спектакле Хой Чжэн пел партию сына, а Орхидея — партию матери. Тун Цзя призывали на роль слушателя, однако ее замечания или протесты всерьез не принимались.
Впоследствии, когда Хой Чжэн получил должность в Уху, он взял дочь с собой. Уху был весьма оживленным городом, речным портом. Здесь, среди чайных харчевен, стояло множество театральных балаганов, девушка проводила в них целые дни. Хозяева балаганов, знавшие, что Орхидея — дочь таможенного инспектора, старались усадить ее на самое почетное место, но она предпочитала кулисы. Вскоре она перезнакомилась со многими актерами и, не удовлетворяясь хождением в театр, убедила отца приглашать их на домашний спектакли.
Кроме театров Орхидея любила посещать харчевни, для чего отец специально выделил ей двух охранников. Раньше, находясь на заштатной должности в столице, он много лет бедствовал, однако теперешний выгодный пост давал возможность наверстать упущенное. Хой Чжэн стал усердно брать взятки и вообще делал все, что хотел. За один только год на него было подано множество доносов, но его тесть, служивший в Пекине, помогал класть их под сукно».
Этот мотив взяточничества появляется здесь не случайно, с ним связаны последующие бедствия семьи и смерть Хой Чжэна:
«Однажды Хой Чжэн задержал личную лодку цензора[8] Цзяна и, обнаружив на ней контрабанду, содрал с хозяина три тысячи лянов[9] серебром отступного. Цензор, естественно, затаил злобу. А так как он был человеком влиятельным, знакомым со многими князьями, то по возвращении в столицу он подал на обидчика резкую жалобу. Тем временем тесть Хой Чжэна умер и на этот раз за него никто не заступился. Уволенный Хой Чжэн, как говорится, „свернул знамена, собрал барабаны“ и уехал в город Аньцин. Цензор пытался даже посадить его в тюрьму и взыскать с него все жалованье, полученное на должности таможенного инспектора, но губернатор провинции Аньхой, дальний родственник Хой Чжэна, помог ему уладить дело, хотя это и стоило в результате десять тысяч лянов.
Человеку, ворочавшему такими деньгами, было, разумеется, обидно нигде не служить. Тун Цзя тоже всячески рекомендовала ему сблизиться с губернатором Хэ Шанем, и тот постепенно оценил и старательность, и ум, и гладкую речь Хой Чжэна. Когда на севере провинции случилось наводнение, жена посоветовала Хою купить за десять тысяч лянов место по сбору средств для пострадавших; одновременно у губернатора праздновался день рождения, который потребовал от Хой Чжэна еще десять тысяч. Чтобы наскрести такую сумму, жене пришлось даже продать головные украшения. Но губернатор был доволен: деньги интересовали его гораздо больше, чем помощь несчастным, поэтому он подал наверх доклад, в котором расписывал энергию, честность и таланты Хоя и рекомендовал его на должность инспектора по сбору средств. Увы, не прошло и трех дней после этого, как у губернатора воспалилась грыжа и он в страшных мучениях умер.
Сбор средств для пострадавших поручили финансовому инспектору провинции, который был врагом Хой Чжэна, а губернатором сделали Янь Ситао, бывшего вице-губернатора провинции Шаньдун. Едва новый губернатор вступил на должность, как инспектор подробно рассказал ему и о льстивости, и о взяточничестве Хой Чжэна.Этот донос пришелся весьма кстати, поскольку Янь Ситао был знаменит своей честностью и терпеть не мог взяточников. Сразу возненавидев незадачливого чиновника, он даже не пожелал его принять, хотя тот трижды являлся к нему с визитом. Обеспокоенный Хой Чжэн навел справки, понял, что финансовый инспектор сам ждет от него взятки, но все деньги Хоя были уже истрачены на покойного губернатора; ему оставалось лишь ежедневно и без всякого успеха обивать пороги губернского управления.
Наконец Хой Чжэну удалось собрать немного денег. Он подкупил нескольких провинциальных инспекторов, чтобы они замолвили за него словечко перед губернатором, но оказалось, что тот даже не может слышать его имени. Все покровители Хой Чжэна умолкли. Бывший таможенный инспектор, купавшийся ранее в серебре и славе, не получал должности год, два, три, страдал от бедности, от уязвленного самолюбия, а вместе с ним страдала и его дочь, уже привыкшая к роскоши. Хотя город Аньцин по количеству развлечений уступал Уху, он все же считался центром провинции; здесь тоже было несколько оживленных улиц, чайные, театры, куда Орхидея часто заходила, оставляя там немалую толику отцовских денег. С горя Хой Чжэн начал курить опиум, что еще больше увеличило и его расходы, и презрение губернатора к нему. От суровой кары Хоя спасала только его принадлежность к одному из маньчжурских знамен.
Сначала Хой Чжэн брал в долг, потом стал закладывать вещи, но в конце концов оба эти источника иссякли и он вместе с женой и детьми познал стужу и голод. Орхидея не могла стерпеть такого нищенства. Она ссорилась с родителями, требуя от них то еды, то нарядов, то развлечений, и ее трудно винить в этом, потому что ей было уже шестнадцать лет, когда девушки думают главным образом о себе. Она все хорошела, превращалась в настоящую красавицу, но часто, с отвращением глядя на свой рваный халат, отказывалась причесываться и, спрятавшись за очаг, горько плакала! От этого зрелища мать страдала еще больше, кричала на мужа, тот тоже страдал, однако сделать ничего не мог. Теснимый со всех сторон, не имеющий денег даже на опиум, он в конце концов заболел и провалялся в постели целый год. Жена, раздраженная его никчемностью, сперва почти не обращала на него внимания, но потом поняла, что болезнь серьезная, забеспокоилась, вытащила из своего сундука позолоченные серебряные цветы, которые остались от ее приданого, и велела сыну Гуйсяну заложить их.
